За прошедшие десятилетия аборты стали массовым явлением; при этом медицинская наука далеко продвинулась в изучении стадий внутриутробного развития человека. Парадокс в том, что чем более человечество узнает о природе человека, тем более научное знание подводит объективного исследователя к принятию традиционных моральных ценностей. Так с точки зрения современной эмбриологии, с момента оплодотворения человеческий эмбрион — живое человеческое существо, отличное от своих родителей, которое принадлежит к роду Homo sapiens, обладает своим собственным уникальным генетическим кодом, динамично развивается, последовательно раскрывая потенции, заложенные в него природой, и которое мы вправе называть человеком на эмбриональной стадии его развития[2].
Тем самым все, что происходит с человеческим эмбрионом, происходит с человеком, по отношению к которому действенны все нравственные обязательства, приложимые к человеку после его рождения. Именно человеческое достоинство зачатой жизни исключает для нравственного сознания саму возможность искусственного прерывания беременности и порождает дискуссии “о юридических и этических границах допустимого”[3] в экспериментах над человеческими эмбрионами, о приемлемости тех или иных репродуктивных технологий и процедур.
Человек вступает в общение с Богом в первое мгновение своего бытия. Тайна богопредстояния человеческого эмбриона — это тайна тех глубин человеческого духа, о которых знает только Бог и которые будут выявлены в имени, нарекаемом человеку после Воскресения. “Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде чем ты вышел из утробы, Я освятил тебя” (Иер 1:5). Но то, что Бог обращен к зачатой жизни, означает, что и она каким-то образом соотносит себя со своим Творцом. Отсюда следует, что благу личности должны быть подчинены и все остальные реалии нашей жизни, включая социальные отношения.
О том, что человек с момента зачатия обладает бесценным даром жизни, свидетельствует и Русская Православная Церковь в принятых на Архиерейском Соборе 2000 г. “Основах социальной концепции” (XII.1.).
На чем зиждется эта позиция? Среди аргументов, приводимых теми, кто отстаивает равноценную значимость жизни и матери, и зачатого ребенка, можно выделить четыре уровня: 1) объективные научные данные о начале человеческой жизни; 2) философская очевидность трансцендентности человеческой личности, которую невозможно отождествить с каким-либо временным отрезком человеческой жизни, а тем более редуцировать к биологии, психологии или социальному положению человека; 3) однозначность клятвы Гиппократа и библейских заповедей о недопустимости посягательств на человеческую жизнь, включая заповедь не убий, а также иные предписания, защищающие нерожденных детей; 4) то понимание человека и его призвания, реальность которого была явлена во Христе и проходит сквозь всю историю христианства.
В последнем случае речь идет об императивности новозаветной антропологии, в которой призвание человека осмысляется в категориях богообщения и преображения всей жизни во Христе. Апостол Павел писал об этом так: “Мы же все <…> взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа” (2 Кор 3:18). Здесь чудовищность умерщвления человека на любой стадии его жизни определяется не только запретами Библии, но и той мерой благодатной жизни, которая могла бы быть ему дарована в таинствах Церкви, но от которой его отлучает насильственная смерть.
Независимо от того, принимаем ли мы антропологию и этику христианства, при работе с пациентами надлежит учитывать последовательность этой позиции, ее исходные данные и богословскую строгость. ............
