Знак насилия Виктор Каган
    Психологический нерв насилия - самоутверждение за счет другого.
    По Ф. Нирингу, свобода - это возможность быть и стать, по М. Мамардашвили, "свобода одного упирается в свободу другого и имеет эту последнюю своим условием". Насилие - это когда возможность быть и становиться одного/одних утверждается за счет ограничения или уничтожения возможности быть и становиться другого/других, когда я приношу свободу другого в жертву своей свободе от всего, что ее обусловливает и, собственно говоря, делает свободой. В этом - один из парадоксов насилия: совершивший его сам лишается свободы, становясь заложником собственного насилия.
    Роль жертвы насилия обезличена. Совершающий насилие прежде в своем восприятии лишает жертву ее статуса живого/человеческого самоценного бытия - иначе насилие невозможно. Об этом писали и Ф. Достоевский в "Записках из Мертвого Дома", и А. Чехов, побывав на сахалинской каторге, и В. Шаламов, Л. Гинзбург, А. Солженицын и мн. др. Жертва - не этот человек, а носитель (половых органов, порока, не той крови или веры, черты характера ...) или воплощение (коварства, измены, предательства...).
    Предельного выражения это достигает в "техноголическом терроризме", где жертвами становятся просто случайные люди, и в современных средствах ведения войн - не против так или иначе персонифицированного врага, а против абстрактной схемы врага: насилие здесь дается не труднее, чем в виртуальных играх.
    Во всем сказанном содержится ключ к пониманию психологических механизмов самовоспроизводства насилия. Однажды совершенное насилие или молчаливая, пассивная сопричастность ему способны оставлять тяжкий след разбудораженных инстинктов и/или смутного чувства вины, освободиться от которых можно попытаться, отыграв насилие вовне, введя его в норму поведения и/или перенеся акцент с него самого на причинные и целевые легенды (вина кого-то перед народом, достижение светлого будущего, очищение от скверны или ереси, обеспечение дисциплины и порядка и проч.). Это интуитивно знают все организаторы погромов и точно выразил губернатор Кондратенко, заявив, что, понаблюдав публичное повешение нескольких "врагов", народ все поймет и примется за дело сам. Опыт истории показывает, что часто и принимается - тем более, что насилие обращается непосредственно к инстинктам и мощным архетипам, а массовый резонанс единого порыва разрушает или блокирует критическое начало.
    Кажется, пережив насилие, уже невозможно совершить его. Но опыт говорит как раз об обратном: пережитое насилие чаще всего побуждает к насилию. У участников войн (посттравматический стрессовый - вьетнамский, афганский, чеченский, какой следующий? - синдром) отмечается повышенная склонность к насилию долгое время после окончания войн. Доходящий до апогея взрыв насилия на постсоветском пространстве (от бытового насилия до ксенофобии и политического экстремизма), безусловно, не сводим только к психологическим и социально-психологическим причинам, но вполне сопоставим с посттравматическими стрессовыми расстройствами, что позволило мне обозначить его как проявление посттоталитарного стрессового синдрома.
    Горько признавать, что российская культура в значительной мере насильственна, но это так. ............