Тахо-Годи Е. А.
В 1836 г. Жуковский перевел балладу австрийского поэта Й.Х. фон Цедлица «Die nächtliche Heerschau», напечатанную в его сборнике стихов 1828 г. «Посмертные венки». По словам С.С. Аверинцева, «за Цедлицем остается важная заслуга: это заслуга замысла. Но осуществил замысел не Цедлиц – осуществил его Жуковский. Что было возможностью в оригинале, стало действительностью в переводе»[i].
«Ночной смотр» Жуковского принято рассматривать как один из важных этапов освоения поэтом наполеоновской темы. «Ужас, созданный поэтическим ритмом стиха, особым синтаксисом, оригинальной пространственно-временной архитектоникой», напоминает исследователям о нравственно-философской символике Страшного суда и связи между «Ночным смотром» и поэмой «Агасвер, или Странствующий жид», где Наполеон вводится основанный на библейском сюжете текст и где художественным центром произведения оказывается исповедь Агасфера перед сосланным на остров Св. Елены императором[ii]. Все это, по их мнению, усиливает драматизм и эпический размах «Ночного смотра» и «одновременно мифологизирует образ Наполеона, укрупняет его, расширяет историко-философскую концепцию произведения до судьбы и роли незаурядной личности в истории, ее значительности, ее ответственности перед историей и народом»[iii].
Однако это не единственно возможная интерпретация. Попытаемся показать, что в тексте Жуковского латентно присутствуют и иные идеи и мотивы[iv].
Сужающееся пространство
Считается, что в «Ночном смотре» происходит расширение пространственных и временных границ, что созданию монументальной картины военной мощи наполеоновской армии, погребенной во всем мире, способствовали своеобразный поэтический синтаксис, ритм, настойчивые повторы, употребление поэтом множественного числа («В двенадцать часов по ночам») вместо единственного у Цедлица («Nachts um die zwölfte Stunde»)[v]. Однако в тексте Жуковского можно увидеть и прямо противоположную тенденцию – стягивание, сужение художественного пространства и времени к одной точке и постепенного сведения всей динамики к статике. Это становится очевиднее при сравнении первоначальной и окончательной версий сделанного Жуковским перевода[vi].
Проследим, как происходит эта локализация. Во-первых, неопределенное время первой редакции («В двенадцатом часу») в окончательной версии конкретизируется («В двенадцать часов по ночам»). Во-вторых, в окончательной редакции сокращается количество строф – вместо изначальных 7-ми семистиший – здесь 4 строфы, причем если в первой редакции строка «В двенадцатом часу», повторяясь трижды, как бы «терялась» в общей «массе» из 7 строф и сила ее знакового, зачинного характера, ослаблялась, то в окончательной редакции, заменившая ее первая строка – «В двенадцать часов по ночам», приобретает особую силу, так как именно ею открываются первые 3 строфы и замыкается последняя, 4-я строфа. Причем значение числа 12 (полночи) подчеркивается и изменением числа строк в каждой строфе – в окончательной редакции их не 7, но именно 12. Все, происходящее в стихотворении, таким образом, успевает совершиться за чрезвычайно короткий срок – за то время, пока часы отбивают полночь. Таким образом, временные рамки текста сужаются практически до нуля (до полночи, т.е. до «нуля часов»), до тех нескольких полночных секунд, пока часы отсчитывают двенадцать ударов. ............
