О скептицизме в критике
    Дмитрий Пэн
    Eсли прав Сергей Чуприн, и "критика - это критики", то скептицизм в критике - скептик. Вариации столь почтенной породы homo sapiens разнообразны, но сущность всегда и везде одна: сомнение, сомнение и еще раз сомнение. Способность к высказыванию, способность к суждению, способность к познанию - все сомнительно для скептика, даже само существование чего бы то ни было - искусства ли, своей ли собственной персоны, а уж тем более критики как таковой. Объективный ли, субъективный ли, скептицизм всегда остается скептицизмом, в какой бы своей разновидности он ни представал перед нами.
    Две наиболее примечательные разновидности критиков, скепсис которых изначально объективен, - горделивый Эстет и надменный Жрец. Им обоим равно чужд гедонизм, отнюдь не удовольствий ищут они в подвергаемом сомнению объекте.
    Какое бы художественное произведение ни взял, каким бы автором ни заинтересовался, не удовлетворит своей жажды подлинного искусства, своей вознесенсковской "ностальгии по настоящему" надменный Эстет. Пропаганда, агитация и реклама; исторические закономерности, общественные тенденции, социоэтнокультурный материал; коды, стереотипы и клише; инстинкты, комплексы и продукты распада личности; формы досуга, общения и самовыражения - все это и многое другое готов скептик-эстет выявить в предмете своего внимания, но только не отметит он в своем предмете главного - артистичности, художественности, эстетичности. Утверждая высокие идеалы и незыблемые каноны эстетики, он гордо возвышается надо всем, что старается соответствовать этим канонам, что устремляется к этим идеалам.
    Горделивый Эстет никому не служит, никем не ангажирован, никому не следует. Он не принадлежит ни к школе, ни к направлению, он чуждается любых тенденций. Он не связан ни общественным мнением, ни каким-либо обществом. Он полностью независим, объективен и бесстрастен.
    Эстету подобен надменный Жрец. Ничто не удовлетворяет его развитому вкусу. Он не столько игнорирует эстетизм своего объекта, сколько ставит под сомнение его эстетическое совершенство.
    Все для него - если не чуждое, то доморощенное; если не "временка", то "нетленка"; если не "большой известняк", то "очередная открытка". Прошлое для него излишне архаично, будущее чрезмерно утопично, актуальное - слишком злободневно, а современное - уж больно сиюминутно. В верности традиции увидит он догму, в соединении стилей - эклектику, в обновлении - нарушение канона. Естественность для него отдает грубой натурой, мастерство грешит ремесленничеством, стиль - манерностью, искусство - искусственностью, деланностью, а школа - ходульностью, натасканностью, засушенностью.
    Надменный Жрец судит с позиций собственного вкуса, которым его наградила природа и который он развивал и совершенствовал в сообществе себе подобных.
    Книги ему достаточно только перелистывать, на спектакли и концерты только заглядывать, а художественные выставки лишь отмечать собственным присутствием. Он не стремится ни учреждать, ни законодательствовать, ни вершить судьбами. У него нет ни любимых произведений, ни любимых авторов, ни любимых персонажей. Однако скольких вводит он в искушение соответствовать его вкусам. ............