Сергеев С. М.
В какой степени творческий традиционализм был востребован российским самодержавием, чьим идейным фундаментом он претендовал быть? Как оценивали традиционалисты политику царского правительства в 1880-1890-е гг.? При ответе на эти вопросы уместно будет в первую очередь обратиться к переписке, дневникам и мемуарам наших героев.
Начнем со славянофилов. Бытует мнение, что правление Александра III имело ярко выраженную славянофильскую окраску. Например, А.Л. Янов считает, что “славянофильство, вполне к 90-м годам выродившееся и адаптированное к нуждам поднявшей голову реакции, стало в последний период царствования Александра III идеологией господствующей, официозной” (1). Это утверждение показывает полную неосведомленность его автора в истории позднего славянофильства. Как раз существенное воздействие на политику славянофилы оказывали только в начальный период правления “императора-миротворца”, а конкретнее, с мая 1881 г. по май 1882 г., т.е. в то время, когда министерство внутренних дел возглавлял граф Н.П. Игнатьев, при котором, по свидетельству А.А. Киреева, “сильное влияние оказывал [И.С.]Аксаков <…>” (2). Иван Сергеевич воспринимал первые шаги нового государя в целом положительно и относился к нему с симпатией. 6 апреля 1881 г. он писал Н.С. Соханской (Кохановской): “Молодой царь чист душой и жизнью, честен, мыслью, — тверд и строг. <…> Помоги ему Бог стать в уровень с высотой и трудностью своего положения” (3). Он вполне одобрил казнь “первомартовцев”: “Я не считаю Государя даже в праве прощать; его правосудие не личная месть, не личные счеты. Россия не позволяет ему прощать. Я о судьбе этих животных никогда и не задумывался” (А.С. Суворину, 31 марта 1881 г.). Вообще “настоящее царствование” ему казалось “честнее прошлого” (4). Но, конечно, для издателя “Руси” репрессии не являлись общественной панацеей, в августе 1881 г. он жалуется Д.Ф. Самарину: “По правде сказать, только на запрещении газет и сказывается энергия власти. Бодрой, крупной умственной силы не чувствуется, не слышится” (5). Он полагал, что “нужно <…> внутреннее обновление духа, которое может быть дано лишь каким-нибудь переворотом в роде перенесения столицы, или созвания земского собора, волею государя, в Москве, не в виде постоянного учреждения, или же нужно, чтобы возникла и закипела жизнь местная, областная, чтоб там произошло первое единение государства с землей” (6) (Д.В. Аверкиеву, 22 августа 1881 г.). С назначением Н.П. Игнатьева (имевшего репутацию человека славянофильских убеждений) на ключевой пост в государстве, мечты Аксакова стали принимать более осязаемый характер. Здесь не место давать оценку Игнатьеву, но большинство современников в один голос отмечало необычайную противоречивость натуры этого незаурядного политического деятеля. Так Е.М. Феоктистов, начальник Главного управления по делам печати в 1883-1896 гг., говорил в своих воспоминаниях о его родственности Ноздреву: “Кому в России неизвестна была печальная черта его характера, а именно необузданная, какая-то ненасытная наклонность ко лжи? Он лгал вследствие потребности своей природы, лгал как птица поет, собака лает, лгал на каждом шагу, без малейшей нужды и расчета, даже во вред самому себе. <…> Никакой программы у него не было и ничего близко не принимал он к сердцу. <…> Людям, известным своим консервативным образом мыслей, он толковал, что надо раз навсегда положить конец всяким поползновениям к правовому порядку, а либералам делал достаточно ясные намеки на свою готовность идти по следам Лорис-Меликова. ............
