Об исполнении желаний Л.В. Мурейко
    Как это заманчиво обрести свой Цветик-семицветик, Золотую рыбку или Волшебную лампу, подобную той, что была у Аладдина! Именно потому, что многие наши желания неосуществимы. Но и те, что требуют для своей реализации всего лишь "разбега" на дистанции "пространство - время", часто оказываются уже нежелательными, вызывая у нас досаду, удивление или безразличие. Примечательно в этом плане грустное автобиографическое наблюдение П. Флоренского. В письмах с Большого Соловецкого острова матери, жене, дочери - каждой из них - он писал, что пределом всех его желаний в детстве было желание жить на острове вроде кораллового рифа, видеть приливы и отливы, собирать ракушки, морские звезды и водоросли. В письме жене от 5-7.11.1934 г. он замечает: "И вот я на острове, есть здесь и приливы-отливы, а м. б. скоро начну возиться и с водорослями. Но исполнение желаний такое, что не узнаешь своего желания, и тогда, когда желание уже прошло" 1.
    Говорить о своих желаниях как непременно исполнимых, не навлекая на себя оценки безумного, можно, наверное, лишь будучи поэтом, устами которого говорит бог. Как заметил Сократ в платоновском диалоге "Ион" о поэтах, ради того бог и отнимает у них рассудок и делает их пророками, "чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает нам свой голос" 2. Человек может обрести божественное всемогущество и осуществить свое желание в тот же миг в состоянии страстного вдохновения, даже исступления, подобно вакханкам, "когда они одержимы, черпают из рек мед и молоко, а в здравом уме не черпают" 3.
    Желание замешано на страсти. А страсть - это телесная фиксация всего безлично существующего, ассимилируемого единственной в своем роде индивидуальностью. Ж. Деррида в эссе "Страсти" делает акцент на растворении особенности отдельного человека в как бы жертвоприношении или дарении им себя объекту вожделения. Находя много общего у тайны и страсти, французский философ в духе постмодерна связывает их движением "в направлении одиночества", которое, однако, не является ни солипсистским Ego, ни отчуждаемым Другим "бытия-вместе", ни даже аутентичной возможностью бытия. По сути это сингулярность - граница между индивидуальным и доиндивидуальным, безличным. Определенная страсть, считает Деррида, может выступать вместо тайны - там, где все сказано, хотя и без слов. И в этом смысле страсть показывает, являет тайну неповторимого, аутентичного. И делает она это через жертвенное мученичество (в греческой этимологии это слово как раз и означает "свидетельствовать", "подтверждать"). Но тайна в собственном смысле слова - это "Абсолютное одиночество страсти, лишенной мученичества" 4, т. е. бесстрастная страсть. В страсти тайна аутентичной индивидуальности проявляет себя косвенным образом, как бы от имени другого. В ней подлинное Я предстает в двойственности и неуверенности ("как бы").
    Задаваясь вопросом о месте страстного желания в морали и отвечая на этот вопрос вопросом: "А что представляет собой нравственность известной нам (как и исторически изменчивой) нравственности?", Деррида, отталкиваясь от Канта, говорит о недопустимости полного подчинения страсти нравственному закону. Ответственность, долг имеют место там, где есть возможность выбора поступка, через что индивидуальность и осуществляется, порождает себя. ............