Васильев С.А.
Библейские, христианские, литургические образы – одна из важнейших примет поэтического стиля А.А. Ахматовой, во многом обусловившая черты ее лирической героини, разработку важнейших в ее творчестве литературных тем. Особенно это касается патриотической, гражданской темы, ставшей одной из важнейших для Ахматовой с конца 1910-х годов, в эпоху революции и гражданской войны, и продолжавшейся в произведениях 1930-х годов, времени Великой Отечественной войны и позже.
Так, в поэме «Реквием», достаточно детально исследованной в литературоведении, произведении — своеобразной визитной карточке поэта, евангельские образы Страстей Христовых (наряду с жанрами молитвы, плача) являются ключевыми в создании его внутренней формы.
И сама Ахматова, один из крупнейших русских поэтов ХХ века, жизнью своей исполнила призыв Христа о несении жизненного креста, с исключительным достоинством, не прекращая данное ей от Бога служение словом, переживая вынужденное забвение читателей, травлю, арест сына, фактические скитания без собственного угла и т.п.
В этой связи позволим себе не согласиться с некоторыми излишне прямолинейными и, по сути, предвзятыми оценками ее творчества, в том числе и дооктябрьского[1], трактующими художественное произведение «в лоб», без учета характера его смысловой природы. Помимо «охоты на ведьм», поиска «одержимости»[2] там, где ее нет, такого рода подходы механически применяют некоторые действительно антихристианские черты эпохи к творчеству конкретного художника слова, заведомо лишают поэта и человека главного — права на свой путь. Хрестоматийный пример А.С. Пушкина, автора «Гавриилиады», при всяком намеке на которую уже во второй половине 1820-х годов поэт испытывал мучительнейшее чувство стыда, и произведений, с исключительной глубиной выражающих христианское миросозерцание[3], — наилучшее тому доказательство. Кстати, несмотря на мнимое абсолютное господство одной[4] — любовной — темы в дооктябрьской лирике Ахматовой, духовные язвы своей эпохи (да и общечеловеческие) она видела и изобразила прекрасно, и — в самом деле — «не без внутреннего отчаяния»[5].
Ахматова традиционно и справедливо воспринимается прежде всего как продолжатель пушкинской линии русской поэзии. Она ярко проявила себя и как ученый-пушкинист. Однако и с державинской традицией ее поэзию соотнести вполне можно. Державин — один из поэтов, с которыми Ахматова познакомилась с детства: «Первые стихи, которые я узнала, были Державин и Некрасов»[6] (5, 180), «Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный Нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама» (5, 236). Знакомство в совсем юном возрасте (сначала со слуха) с названными поэтами было важным воспоминанием ее жизни, что нашло отражение в биографических набросках Ахматовой (5, 218).
Значимая для Ахматовой царскосельская тематика также не могла не ассоциироваться с Державиным, прожившим и прослужившим в Петербурге и при дворе значительную часть своей жизни и отразившим ее в своей поэзии. Строка «Здесь столь лир повешено на ветки…» из стихотворения «Все души милых на высоких звездах…» вызывает в памяти и «лиру» Державина. Сохранился чертеж Ахматовой: «Дорожки. В парке девять дорожек». На чертеже в центре — в кругу — имя Пушкина, девять дорожек отходят от круга, на них имена Державина, Карамзина, Жуковского, Чаадаева, Лермонтова, Тютчева, Анненского, Гумилева и Ахматовой. ............
